Когда я изредка приезжаю в Кронштадт и прогуливаюсь по его улицам, которых немногим больше сорока (по местной легенде – столько, сколько островов в исторической части Санкт-Петербурга), я припоминаю, что это – не первый город с таким названием, и мало кто это знает.
Ещё не было на острове Котлин никакого города, а другой Кронштадт существовал. Первое упоминание о нём относится к 1234 году. Расположен он в Трансильвании, о которой можно рассказать больше, чем глупые сказки о вампирах, как одно из проявлений массовой антикультуры.
Название это забыто потому, что с тех пор, как румыны поменяли все имена, город называется Брашов. А всего таких городов было семь, почему одно из исторических названий Трансильвании – Семиградье. Из них только Медиаш называется по-прежнему, да и то последняя буква произносится с придыханием. А можно вспомнить, что когда-то Бистрица называлась в мужском роде – Бистриц, Клуж (или Клуж-Напока) – Клаузенбург, Себеж был Мюльбахом, а Сигишоара – Шессбургом. Самым же большим городом всегда был Сибиу, только его исконное название – Германштадт.
Все эти названия – немецкие. Семь городов, давшие само имя этой земле – Siebenbürgen (Семиградье), были построены трансильванскими саксами.
И поэтому одно из стихотворений военных лет, где события изложены с советской точки зрения, с некоторых пор мне стало представляться не совсем героическим. Это «Трансильванская баллада» Семёна Гудзенко.
Начинается она ритмом наступательного марша:
Как поленья бьет колун,
с шумом из-за гор
через город Кымпелунг
мины колют бор.
Даже картина разрушения и добивания побеждённого, но всё ещё живого врага, представлена величественно:
Сосны в щепы. Бахромой
разукрашен дуб.
Заползает волк хромой
в опустевший сруб.
Лесная тематика («сосны», «дуб» и характерный для такой местности «сруб» как деревянное строение), совмещающееся с общим понятие «бор» (как правило, сосновый лес на сухом месте), вторжение из-за гор не создаёт картину конкретной войны, если не обращаться к историческим понятиям. Техника, тем более, техника войны («мины») указывает на Новейшее время, и там, где техника сталкивается с природой, погибает природа, и разрушается повседневный уклад жизни. И для тех, кто это разрушает, важен процесс:
Наступаем день и ночь,
ночь и снова день.
Чтоб добить, дотолочь,
нам шагать не лень.
Процессуальное действие выражается словами «наступаем», «добить», «дотолочь». Но какая безысходность показана далее в словах, которые станут рефреном:
Занят Деж,
занят Клуж,
занят Кымпелунг.
…Нет надежд.
Только глушь.
Плачет нибелунг.
Здесь используется мифологическое понятие. Хотя есть отсылка к «Песне о Нибелунгах», широко используемой в пропаганде германских национал-социалистов, понемногу раскрывается, «с кем воюем» в данном случае. Описанию противника посвящена вторая часть стихотворения.
Жил саксонский колонист,
жил совсем недурно.
Нивам, немец, поклонись,
небесам лазурным.
Попрощайся с чужой,
с щедрой землей,
Ты уже неживой,
пахнешь золой.
Уходить тебе пешком,
немец, в никуда.
И брести тебе с мешком
через города:
город Деж,
город Клуж,
город Кымпелунг.
Нет надежд.
Только глушь.
Плачешь, нибелунг?
То есть речь идёт о трансильванских саксах. И понять несоответствие между большим событием – Победой в Великой Отечественной войне над нацистской Германией – и описанным в стихотворении С. Гудзенко малым событием – боевыми действиями в Трансильвании – мне помогла … реклама. На Большой Зелениной улице я видел магазин «Немецкие кухни», причём вывеска была на двух языках. На немецком языке магазин назывался «Sächsische Küche». То есть – «саксонские»!
Самоназвание (и название у соседей) этнической группы в данном случае было – Sachsen (саксы), а не Deutsche (немцы). Собственно, «немцы» – слово русского происхождения, возникшее от различения «мы» и «не мы», то есть так называли иностранцев в широком смысле в Московском государстве (это отражено в сохранившихся названиях, как «Немецкая слобода» в Москве), а на отдельных территориях (такое же название носил и район в Санкт-Петербурге между Невой и Мойкой, где сейчас Миллионная улица), также на уровне простого народа, – и в Российской империи. Просто Deutsche – иностранцев именно из «Священной Римской империи» было больше, почему и название «немцы» перешло исключительно на них.
Рекламная подсказка привела к тому, что мне удалось установить: «Третий Рейх» не считал трансильванских саксов даже как «фольксдойче», и их сотрудничество с имперцами не носило массовый характер. Тем более, по Венским арбитражам 1938 и 1940 годов Семиградье было отнято у Румынии и возвращено (с точки зрения положения дел до установления Версальской системы) Венгрии. Такой «союзнический» обмен.
Интересно, что за всеми немецкими колонистами в Румынии закрепилось название «саксы», хотя большинство выехало из долины Мозеля, и они не имели отношения ни к исторической Саксонии, ни к более поздним государствам, когда Саксонией стали называться Мейсен и Тюрингия.
Немецкая колонизация Трансильвании развернулась в середине XII века с соизволения венгерского короля Гезы II, который рассчитывал за счёт привлечения немецких рудокопов развить местную горную промышленность. Кроме того, немецкие поселения вокруг Германштадта должны были послужить буфером в случае нападения на Венгерское королевство кочевых орд с востока.
Для оказания отпора кочевникам они перекрыли карпатские перевалы крепостями и замками, такими, как Кронштадт.
Многие из крепостных построек средневековых саксов существуют поныне, а город Шессбург (Сигишоара) как центр их культуры находится под охраной ЮНЕСКО в качестве памятника Всемирного наследия. В XVI веке трансильванские саксы поддержали церковную Реформацию.
После перехода контроля над Трансильванией к Австрии, социально-политическое положение саксов стало ухудшаться. Медленная «мадьяризация» и контрреформация отразились на их общественной жизни, заставляли саксонское лютеранское меньшинство искать союза с румынским крестьянством.
Обратим внимание: во второй части стихотворения чётные строки стали на одну стопу (размер стиха – хорей) длиннее в первом четверостишии, и не везде совпадает размерность во втором. Земля для тех, кто считал её своей, стала «чужой», они становятся беженцами, им предстоит «уходить в никуда», «брести с мешком».
Это уже не победа в справедливой войне, а историческая несправедливость. Последняя, самая короткая часть стихотворения, где размерность та же, что и в первой, но вместо четверостишия – шестистишие с рифмами (АбааАб– одинаковые рифмы обозначены одинаковыми буквами, заглавные и строчные различают длинные и короткие строки, в коротких стоках на один ударный слог меньше), выражает последний жест отчаяния сакса, закончившийся неудачей:
Вот и встретил ты меня
на ночной тропе.
Мир кляня,
всех кляня,
вот и выстрелил в меня.
И лежишь в траве…
Нет надежд.
Только глушь
Мёртвый нибелунг.
Город Деж,
город Клуж,
город Кымпелунг.
Но и победитель в лице автора не торжествует, он одержал мелочную победу, которая никому ничего не доказывает.
Конечно, после второй мировой войны, когда Венские арбитражи были объявлены несуществующими, большинство трансильванских саксов эмигрировало в Западную Германию (именно эмигрировали, репатриацией это назвать нельзя). Но некоторые остались в Румынии, и, может быть, какой-то исторической правдой стало то, что один из них – Клаус Вернер Йоханнес – на время написания этого (декабрь 2020) является президентом страны.
