Путевые заметки
Дорога через войну
Перебирая архивы журналистской бытности, открыла блокнот, к которому не прикасалась более 20-ти лет. На первой странице крупно написано: «Чечня. Найти сына!». Не перелистывая страничку, вспоминаю, что там дальше… Память сама возвращает в то напряжённое, страшное время, погружая в минувшие события…
Верные долгу, приказ выполняли…
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть
недрожавшей рукой.
Только так беспощадно,
так зло и ненужно.
Отпустили их в Вечный Покой!
Эти строки написаны великим русским шансонье Александром Вертинским ещё в начале прошлого века. Что изменилось за столетие? К сожалению, эта песня о расстрелянных мальчиках до сих пор звучит современно. К сожалению...
Неисчислимы были потери в Великой Отечественной войне. Миллионы солдат остались на полях сражений. И мы гордимся той Великой Победой. Ведь тогда они защищали Отечество от внешнего врага, от порабощения своего народа, от фашизма. И, водрузив знамя Победы над рейхстагом, искренне верили, что теперь-то ничто и никто не нарушит мирную жизнь народа-победителя.
Увы! Уже после победных салютов в чьих только войнах не участвовали российские солдаты, вынужденные повиноваться приказу? Вьетнам, Куба, Чехословакия, Афганистан, Прибалтика, Карабах и, наконец, Чеченская Республика. Это, конечно, только те «горячие точки», которые на слуху. А сколько ещё тех, что малоизвестны? Каждая из них уносила жизни молодых людей. А большинство вернувшихся несли и несут по жизни тяжкий груз сомнений, обид, непонимания и потерь. «Афганский синдром», «Чеченский синдром» - это о них.
Когда шла война в Афганистане, вряд ли кто предполагал, что это не просто борьба за то, какое правительство будет там у власти. Уже тогда происходило зарождение такого явления, как терроризм. Не будучи уничтоженным на корню, он из рамок одной страны перерос в международные. Как ядовитый паук, сплел свои сети, опутав ими все континенты, и теперь наносит смертоносные укусы то там, то здесь. И везде гибнут люди. Не миновала эта участь и Россию – в огне Чечня. И затянувшейся «чеченской компании», кажется, не будет конца.
... Нет средь живущих святых, виноватых,
Божий есть Сын, над толпою распятый.
Мы же, живые, грехами убиты,
Ищем опоры в нём, просим защиты
Молим пощады, посмертной награды,
Вечности ждём за металлом ограды.
Встав на колени, мы просим прощение:
Души от ада спаси, искушенья...
Минеральные воды
Август 1996 год. Аэропорт «Абакан». Посадка в самолет. Вот заработали двигатели, самолет, наполовину заполненный пассажирами, плавно тронулся с места и начал выруливать на взлетную полосу. Ещё немного, и железная птица, набрав положенную скорость, отрывается от земли и набирает высоту. Там, внизу, за толстым стеклом иллюминатора – Хакасия. Пока ещё Хакасия. А что впереди? Не знаю. Что готовит эта поездка? Тоже не знаю. И куда конкретно лететь, где конечная остановка? Пока тоже неизвестно. Ничего неизвестно...
Знаю только одно, что лететь надо, что жить в неведении уже невмоготу. Невозможно и дальше почти ежедневно набирать московский номер «горячей линии» и ждать, что тебе ответит, пошелестев бумагами, деловой строгий голос на том конце России. Да и верить ему уже нельзя – в один из звонков обманул (видимо, чтобы отделаться от ещё одной настойчивой мамаши), сказав, что сын, якобы, возвращён на прежнее место службы. Но с Урала ответили, что и слыхом об этом не слыхивали. Вот так. Даже там, в Москве, даже в таких случаях, оказывается, обманывают. Лгут безжалостно, ведь это же не глядя в глаза, а так, по телефону, проще. Становится ясно, что эту, затянувшуюся в полгода, проблему нужно решать самой.
Да и верить им уже нельзя – однажды уже обманули (водимо, чтобы отделаться от ещё одной настойчивой мамаши), сказав, что, якобы, сын возвращён на прежнее место службы. Но с Урала ответили, что и слыхом об этом не слыхивали. Вот так. Даже там, в Москве, даже в таких случаях, оказывается, лгут. Обманывают безжалостно, ведь это же не глядя в глаза, а так по телефону – проще. Поэтому становится ясно, что эту, затянувшуюся на полгода, проблему нужно решать самой. С комитетом матерей решила не связываться – считаю, считаю, что это трата времени, нужно выходить на штаб 101-й бригады, в составе которой нужная мне часть.
Вот и Москва. Как всегда шумная многоголосая и многоязычная, пёстрая и заметно изменившаяся за последние годы. Пересадка. Опять взлёт, только теперь впереди аэропорт «Минеральные Воды», Кавказ. Каким он стал?
Посадка, аэропорт. А вот и сам город. Некогда вальяжный, весёлый, с праздно гуляющими отдыхающими, приезжавшими сюда поправить здоровье на местных курортах, ныне он изменился до неузнаваемости. Господи, что с ним стало!? Раньше такое приходилось видеть только в фильмах о войне. Той войне – Великой Отечественной. А здесь, в конце XX века, Минводы превращены в прифронтовой город. Кругом десятки, сотни людей в военной (если это можно так назвать) форме. Здоровые и раненные, трезвые и не очень, но все какие-то притихшие, грустные. Подхожу к одной группе, другой, третьей. Все они ОТТУДА – из Грозного! И у всех такая глубокая тоска в глазах, нет радости даже оттого, что выжили, что едут домой.
Едут. Если бы так. Разговариваю с двумя ребятами. Они оказались из Алтайского края. Вот уже несколько дней не могут уехать. Оказывается, по солдатскому требованию они могут сесть только в плацкартный вагон, а в поездах для таких пассажиров мест слишком мало. И те в первую очередь продаются гражданским.
- Хотите, - говорят, - уехать, доплачивайте за купе.
А доплачивать нечем. Не заработали, оказывается, мальчишки на этой, такой дорогой, войне даже на дорогу домой. В военной комендатуре вокзала мне ответили, что чтобы как-то «разгрузить» вокзал, отправить солдат, надо формировать эшелоны, но возможности такой пока нет.
Эти двое поехали на Алтай. На их вопрос о возврате денег только и смога ответить:
- Никак. Может и моему сыну кто-нибудь поможет…
Эти двое. А как же остальные? Когда? Ведь дома у каждого родители, наверное, тоже «висят» на телефоне «горячей линии» и сходят с ума от неизвестности. А в это время их кровинушки сидят на вокзале, в скверах, на площадях, просто на газонах. Кто спит, кто жуёт скудный солдатский сухпаёк. Молчаливые и безропотные в этой долгой и трудной дороге к родному дому.
Моздок
Святая Русь, нам Богом данная,
Моё великое Отечество!
Стоит загадочная, странная
На перекрёстке человечества.
Богатством славится, беспечностью,
Сурова в гневе, в праздник юная.
Ты с тленом спорила и вечностью
То гениальна, то безумная.
Общаясь в Минеральных Водах с теми, кто возвращался из Грозного, поняла, что лучший вариант – это ехать в Моздок, где расположена военная комендатура. Что за город? Никогда о нём раньше не приходилось слышать.
Вот и электричка. Три часа дороги, вокзал. Уже темно и неизвестный мне городок подмигивает разноцветьем огней. В комендатуре вежливо советуют приходить утром, а пока устроиться в гостиницу, подробно объяснив, где её найти.
Ночной город. В этом всегда естькакая-то завораживающая и пугающая красота. Моздок не спит. Напротив, жизнь в нём бурлит. Кругом толпы народа, очень много молодёжи – шумной и весёлой. Под горящими фонарями – торговые ряды. Вдруг небо вспыхнуло, расцветилось и засияло от салюта. Что происходит? Говорили, что Моздок – город, находящийся в Осетии у самой границы с Чечнёй, что находится на военном положении, и вдруг такое…
В гостинице, где, кстати, не оказалось свободныхмест, поскольку её до отказа заполнили командированные военные, администратор объяснила, что празднуется День города. Здесь же, в гостинице поняла, что не так уж беспечны моздокцы – в вестибюле вооружённая охрана, вооружённые люди и на улицах города. Праздник праздником, но кругом военные посты.
Администратор, посмотрев на меня, ничего не сказав и ничего не спросив, набирает какой-то номер телефона… После разговора сообщает, что сейчас за мной придёт женщина, которая сдаёт жильё и, если этот вариант устраивает, то я смогу пойти к ней на квартиру.
Устраивает… В данный момент меня устраивает любой вариант, лишь бы хоть чуток отдохнуть после двухсуточной дороги, бесконечных перелётов, пересадок и переездов.
Тётя Соня
В вестибюль входит невысокого росточка, шустрая, бойкая женщина. Её возраст определить невозможно. Вроде бы и в годах, наверное, к 60-ти приближается, но по её шумливости, подвижности, бурной энергии этого не дашь. Позже она, смеясь, сказала, что ей уже за 60. Надо же! И что она армянка.
- Тётя Соня, - просто представилась она. – Пойдём, дорогая.
За короткую дорогу до дома она успела выдать мне столько информации на разные темы, что сразу усвоить её сложно.
Кроме тёти Сони и меня в доме есть ещё жильцы, и все они собрались в летней кухне (там всегда собирались на чашку кофе или просто пообщаться) и ждут новенькую, чтобы познакомиться.
Вот и место временного приюта. Дом как дом, только с тремя отдельными входами, упомянутая летняя кухня, объединяющая всё это виноградная беседка, в которой, несмотря на то, что октябрь в ворота постучал, с лозы свисают огромные чёрные гроздья винограда.
Хозяйка представила вновь прибывшую остальным домочадцам, которых свела, оказывается, одна беда – чеченская война. Молодая семья из трёх человек – беженцы из Грозного. Они уже больше года, как, всё бросив, уехали из родного города и скитаются по квартирам, не имея ничего, в том числе и работы. Экипаж военных лётчиков, почти ежедневно выполняющих вылеты в сторону Грозного.
Тётя Соня, тётя Соня... Она воспринимает чужую беду, как свою, старается подбодрить, поддержать. Вечерами, после возвращения с Курской базы, в часы, когда от полнейшей неизвестности одолевают чёрные думы, она заставляет собирать виноград, помогать давить сок, учит делать вино… Святая простота. Она обставляет это так, чтобы я сама напросилась ей в помощницы. Но я-то вижу, что она старается занять меня, отвлечь, успокоить. В один из вечеров она попросила пойти с ней, якобы, по делам к знакомым, которые, как по ходу оказалось, живут рядом с Успенским собором…
Успенский собор
Вот и храм святой.
Здесь сердце Бога.
В нём начинается дорога
В мир поднебесный, неземной…
Надежды в нас он возрождает
И бесконечную любовь.
Нам здесь Создатель сам внимает.
Молитвы лечат нашу боль.
Спасибо тебе, Храм прекрасный,
За лик, глядящий на Восток,
За то, что даже в миг несчастный
Пред злом я не был одинок!
Моздок – старинный казачий город в Осетии у самой границы с Чечнёй, со своей планировкой и архитектурой, присущей небольшим городкам Кавказа. Его узенькие улочки предназначались для пешеходов и, в крайнем случае, для всадников. Современность внесла свои коррективы, заполнив их автотранспортом, и остаётся только удивляться мастерству и виртуозности водителей, которые умудряются управлять в этом ограниченном пространстве.
В центре старинной части города стоит бело-голубой красавец Успенский собор, изрядно разрушенный во время Великой Отечественной войны (город пережил фашистскую оккупацию). Сейчас он, отреставрированный, вновь во всей своей красе сияет серебром куполов.
Конечно, мимо такой красоты пройти невозможно. Я никогда не была набожной, храмами интересовалась только как историческими и архитектурными памятниками. Но что это за наваждение? Войдя внутрь, впервые в жизни пожалела, что не знаю ни одной молитвы… А со всех сторон с икон безмолвносмотрят святые лики… В голове одна мысль: «Боже, спаси и сохрани, спаси и сохрани. Или дай хоть какую-то определённость».
Господи, сколько же здесь побывало матерей, молящих спасти и сохранить, приезжавших искать своих детей на эту проклятую войну, и сколько ещё побывает… Глаза застилает влажная пелена, моё, как я думала, «Спаси и сохрани» гулко доносится откуда-то сверху, из-под купола, а из груди вырывается громкий выдох... На плечо ложится чья-то рука.
- Выплеснула, разбила свою бетонную оболочку! Вот и хорошо! Теперь ты сможешь идти до конца и всё вытерпишь!
Тётя Соня! Я и забыла про неё. А она за руку, как маленькую, выводит меня из храма, останавливается, осматриваясь и улыбаясь.
- Посмотри, - говорит, - какой чудесный день!
И действительно, яркое осеннее солнце ласкает своими лучами всё земное, люди улыбаются, цветы цветут, город сияет своей старинной неповторимой красотой.
Курская база
И пыль Ханкалы, и пожарища Грозного
Теперь в нашу жизнь вошли навсегда.
И память до вечера самого позднего
К друзьям боевым возвращает туда,
Где мчатся машины разбитыми трассами,
Снаряды, от злобы взрываясь, шипят.
Мы в грязных вертушках с усталыми асами,
И снова на нас сквозь прицелы глядят.
Не ведаем сами, вернёмся ль обратно,
Который раз в бой посылает война.
И наша ль вина, что помянем мы брата,
Погибшего честно, бутылкой вина.
Первое утро в Моздоке. Мелкий, нудный, изнуряющий дождь. Сырой, пронизывающий до костей и леденящий душу холод. Вот это Кавказ!? А, может, и он плачет? Плачет от того, что на этой благодатной земле правит балом безумство, плачет вместе с теми, кто бродит сейчас по ней в поисках того, кто дороже всего на свете?
Дождь… Холод… Студёно в душе и на сердце. И только в голове одно и тоже: не раскисать! По совету «бывалых» еду на военный аэродром (а вдруг удастся улететь в Грозный). Странно… военный аэродром, а я прохожу два КПП и ни на одном не останавливают, не спрашивают: кто такая, куда и зачем… По взлётной полосе иду на другой её конец, где нахожу диспетчера, который сообщает, что погода нелётная и советует найти Курскую базу в городе – это, мол, центральная база частей внутренних войск, дислоцирующихся в Чечне. Обратный путь, два КПП и опять ни одного вопроса. Что за порядки? Военный аэродром, а гуляет, кто хочет и куда хочет. Уже на базе с удивлением спросили, как я туда попала? Как, как – ногами.
Курская база. Вся улица, где она находится, заполнена БТРами, машинами, на которых сидят солдаты. В камуфляже, бронежилетах, с оружием, но с детскими лицами. Тихие, грустные. Первое впечатление, что они заморены и зашуганы. А может, они просто отвыкли от тишины, от вида нормальных, не напуганных, не бегающих гражданских, оттого, что, оказывается, совсем рядом с войной люди живут по человеческим законам, а не по принципу «если не я его, то он меня».
Это пришла колонна из Грозного, и ребятам действительно пока тяжело от резкой перемены обстановки. Потом часто приходилось встречать такие колонны, и каждый раз внутри холодело от мысли: «Что же пришлось испытать этим детям и что ещё предстоит?». Война и не таких в «бараний рог» скручивала, а тем более такая, как чеченская, когда никто из них не знает за что воюет, за что теряет друзей, список которых с каждыми сутками увеличивается, не смотря ни на какие перемирия.
А что же перемирие? На данный момент оно сделало солдат заложниками ситуации. Приказ «не стрелять» действует только на одной стороне, распространяется только на войска, а боевикам закон не писан. Выстрелит солдат – пойдёт под трибунал. Зато, по словам очевидцев, в первые часы после подписания перемирия наших солдат боевики просто-напросто уничтожали. От этого злость в армии на «миротворца», что не дал довести до конца ультиматум, что подставил солдат, рассчитывая на порядочность чеченцев.
На территории базы мельтешение – солдаты, офицеры, машины, вагоны… Всё движется, кричит, гудит, тарахтит… Суета. У штаба на скамейке сидят несколько ребят только что прибыли из Грозного. И тоже тихие, будто чем-то напуганные. Жуют сухари, с завистью поглядывая на курящих офицеров. Делятся остатками сухарей с крутящимися возле ног собаками, которых здесь не счесть и которые в основном сюда тоже прибыли из зон боевых действий.
- Солдаты привозят, - поясняет офицер. – Жалко оставлять на погибель… Пацаны, что с них возьмёшь.
Вот собачонка без одной лапы – она тоже ветеран, её привезли из Грозного. Пацаны… Да слава Богу, что не зачерствели у них сердца при виде массовых убийств, крови, жестокости, что есть ещё в душах место для жалости к живым существам!
Поражает то, как все они одеты. Даже офицеры ходят в чём-то, что военной формой никак не назовёшь – не понять, какой давности камуфляжные куртки, ещё непонятнее, что за брюки, а обуты вообще, кто во что горазд. Кто в рваные кроссовки, кто в стоптанные туфли. Это офицеры. О солдатах и говорить не стоит. Холодно, но почти ни у кого нет бушлатов… Позже, когда из части уезжала с сыном, командир приказал ему передать бушлат другому – тому, у кого нет тёплой одежды. Вот так. А сам езжай в Сибирь в октябре месяце, как хочешь. Сразу вспомнила Минводы и продрогших, голодных военных, возвращающихся домой.
Разносолами армия тоже не богата. Даже здесь, на базе. Вот разговор двух офицеров у входа в столовую.
- Ты палочки с собой прихватил?
- А зачем?
- А чем рис есть будешь?
- Чёрт, у меня такое ощущение, что из нас китайцев решили сделать.
Это здесь, а как же там? С базы в Гудермес из-за непогоды уже две недели не могут вылететь вертолёты с продуктами. Там голодают. Пояснили, что все запасы отдали боевикам за двух наших военнопленных солдат.
«Давай закурим» поётся в песне Великой Отечественной войны. И курили, делясь последней щепоткой табака, которым регулярно снабжались. Здесь же даже офицеры «стреляют» друг у друга. Принося на базу сигареты и угощая солдат, не могу смотреть им в глаза. Стыдно… Стыдно за нищету, унижения, в которые ввергли их наша «доблестная» и государство. И они, потупя взоры, тянут руки за сигаретами, как за подаянием…
Полуодетые, полусытые, полувооружённые, поскольку и оружия катастрофически не хватает, они безропотно идут на смерть, не понимая за что. В Отечественную войну умирали за Отечество, за что идут умирать эти мальчики, за чьи-то интересы?
Из разговора с одним из ребят узнаю, что он из Тюмени и сейчас возвращается из госпиталя в Грозный, что воюет уже больше полугода, был ранен и сейчас опять едет в то пекло. Бледный, поникший. Спрашиваю, ел ли он сегодня (а дело обеденное), отвечает, что нет. Спрашиваю, как попал в Чечню (ведь нам-то телевидение и газеты прожужжали уши, что туда едут только по собственной воле). Он, странно посмотрев, отвечает:
- А кто нас спрашивал? Там почти все такие «добровольцы». Посадили в поезд, повезли, когда приехали тогда и узнали куда.
На вопрос, знают ли родители, где он, отвечает:
- Не знали, пока в госпиталь не попал. Сначала боялся написать правду, потом связи не стало. Только из госпиталя написал.
Мы делали всё, чтоб не рыли могилы,
Чтоб дети России вернулись назад.
Простите, солдатские матери милые,
За то, что ваш сын теперь вечно солдат.
Простите нас, жёны, вдруг ставшие вдовами,
За то, что вас нежным рукам не обнять.
Мы вместе дорогами шли ведь суровыми
И сделали всё, чтобы их не терять.
Теперь до последнего дня нашей жизни
Тост третий – за души их чистые пить
И помнить о всех тех, кто был верен Отчизне,
И так же, как вы, их сквозь слёзы любить.
Российские офицеры… Кроме тех, кто несут службу на Курской базе, ежедневно сюда прибывают кто из Чечни, кто обратно, решив какие-то проблемы. До какого положения и они доведены, сказала ранее. Ко всему прочему надо приплюсовать то, что они месяцами не получают денежное довольствие и вынуждены себя и свои семьи держать на голодном пайке. Всё это при том, что они ежедневно рискуют жизнью и несут на себе непосильное бремя ответственности за тысячи жизней безусых юнцов –солдат, которых вынуждены вести в бой, после чего каждый раз кого-то недосчитываются. А ежедневные запросы от родителей, которые их потеряли? Что им ответить? Как оправдаться, что ты не смог уберечь их ребёнка? Да и можно ли в таком случае оправдаться? Каждая смерть оставляет на сердце незаживающую кровоточащую рану. И это их крест – нести эту боль до конца дней, это расплата за чужие грехи.
Начальник базы, выслушав о цели моего визита, перепоручил меня заместителю по работе с личным составом полковнику Александру Павловичу Ковалёву. О таких, как он, говорят «человек большой души». Не озлобила его война, не искорёжила морально. Наоборот, он со всей ответственностью и осознанием старается помочь всем, кто попал в беду, кто пытается найти своих детей. А дело это ох, как непростое - видеть слёзы и страдания матерей, сознавать, что и ты, как офицер, причастен к их горю. И он делает всё посильное, чтобы помочь в поисках. С утра и до вечера «сидит» на аппарате, пытаясь связаться с «Северным» и выяснить, где находится нужная мне часть. Да, даже здесь не располагают такими сведениями и вынуждены действовать вслепую. Да и «Северный» точных данных не имеет. Какие только населённые пункты не называют: и Ханкалу, и Урус-Мартан, и Грозный, и Ан-Ханкалу… И всё не то. Вот бардак! Ковалёв, смущаясь, разводит руками – вот в таких условиях приходится воевать. Боже, а какая у них связь! Аппарат, служивший ещё, наверное, в Отечественную войну. Такой маленький ящичек с крутящейся ручкой сбоку. Покрутишь её – услышишь хрюканье. Это, оказывается, так голос звучит. Что можно разобрать и извлечь из этих звуков? Да, вот так и воюют.
Теперь на базу хожу, как на работу. К восьми утра – уже на КП, куда подтягиваются солдатики, знающие, что какая-то тётя привозит и раздаёт бутерброды и сигареты. И далее звонки, звонки, звонки… Несколько дней безрезультатных поисков… Никто не даёт вразумительного ответа, где искать нужную мне часть. Но что это – везение, удача или просто стечение обстоятельств? Проездом в Москву на базу прибыл командир 101-й бригады. Александр Павлович попросил его выслушать меня и по возможности помочь.
Он выслушал, мимоходом заметив, что, мол, мы – мамаши создаём им дополнительные проблемы. Вот это зигзаг! Оказывается, мы им создаём проблемы, отдавая детей, которых посылают под пули, на минные поля, на ножи бандитов в собственной же стране и официально – при отсутствии войны. Всё это мной сказаноему в лицо. Не сдержалась. Генерал сразу озвучил, где находится часть – в Гудермесе (ещё бы ему не знать, тогда всё – крах полнейший), добавив, что демобилизации солдатам (а срок службы у сына закончился) можно не ждать минимум – до декабря, максимум – до весны. Но поняв, что не ради прогулки я проехала всю Россию и обратно одна возвращаться не собираюсь, связался по телефону с Гудермесом.
Долгое, бесконечно долгое ожидание… А может, мне это только кажется… Наконец комбриг заговорил. Вопрос: числится ли у вас такой-то? Ответ, видимо, утвердительный. Взглянув украдкой на меня, задаёт следующий вопрос: жив ли… Опять бесконечно долгая пауза. Не знаю, как прозвучал ответ, но при следующей фразе мне показалось, что земля сейчас уйдёт из под ног.
- Примите приказ: срочно демобилизовать и отправить его в Моздок на базу! Его здесь ждут!
Поздравил, попрощался и уехал. Дальнейшие события, как в тумане: мелькание лиц, поздравления и слова Ковалёва:
- Теперь всё будет в порядке! Главное – он жив и здоров! Теперь нужно только ждать его прибытия. Вам повезло! У других было хуже.
И смерти костлявая, мрачная тень…
О, это не просто – над миром подняться,
Колёса от грешной земли оторвать
И в каждом мгновенье с судьбою сражаться,
И в каждом мгновенье её побеждать.
Надежда на крылья, что воздух удержит
Машину стальную над пыльной землёй,
Что очередь тело её не разрежет,
На то, что твой ангел в кабине с тобой.
О, это не просто – взлетать и садиться,
Взлетать и садиться, и так каждый день.
Когда не полёт, а падение снится
И смерти костлявая, мрачная тень.
Да, после встречи с комбригом оставалось только ждать. Легко сказать! Правильно в народе говорят, что ничего хуже нет, чем ждать да догонять. И как можно спокойно ждать, когда там ежедневно гибнут солдаты? Каждый день там – это дополнительный «шанс» не вернуться оттуда.
Трое суток прошли в бесполезных ожиданиях и звонках в Гудермес, откуда по поводу выполнения приказа отвечали, что-то невразумительное: то найти такого не могут, то демобилизовали, но не того – однофамильца. Что ж, кому-то повезло! На что я ответила:
- Хоть всех однофамильцев собирайте, всех вывезу подальше отсюда.
А в целом идёт какая-то чехарда и нужно что-то предпринимать.
Наконец погода мало-мальски прояснилась, и прошёл слух, что будут загружать «корову» (так здесь называют большие грузовые вертолёты) продуктами, которые вот уже две недели ждут в Гудермесе. Раз так, прошу Ковалёва попасть мне на этот вертолёт.
- Попробую, - отвечает. – Здесь всё зависит от лётчиков. Они у нас «короли» войны... Слишком много их гибнет… И сбивают их на каждом шагу, да и техника на глазах разваливается – очень старая. Летают на свой страх и риск. Поэтому и условия диктуют они. Вот вчера опять вертолёт рухнул, весь экипаж погиб… Попробую…
Договорился! После обеда с колонной машин едем на аэродром, где началась загрузка «коровы», продлившаяся до позднего вечера, и вылет отложили до утра, если опять же погода позволит.
Утро впервые за много дней выдалось тёплое, солнечное. Загрузила в суку бутерброды, приготовленные тётей Соней (мало ли что), спешу на базу, чтобы оттуда отправиться на аэродром.
Ну, всё, теперь точно полетим. Чрево «коровы» заполнено коробками, ящиками, мешками с долгожданной где-то там провизией. Экипаж – четыре человека. Возглавляет его совсем молодой парень, но не по возрасту серьёзный, слишком серьёзный. Пилоты занимают свои места, приютив и меня в пилотской кабине. Несколько коротких команд и огромная железная птица оживает. Ещё несколько минут и мы уже плавно парим над землёй.
Внизу перелески, поля, на которых идёт уборка урожая. Мирная, радующая глаза и душу картина. И не верится, что где-то рядом… Вглядываясь, в расстилавшиеся внизу ландшафты, ничего не замечаю необычного, всё по-прежнему. Но от созерцания красот земли отвлекает фраза командира экипажа:
- Внимание, ребята!
В их лицах сосредоточенность. Они внимательно осматривают землю. Заметив моё недоумение, командир показывает на пульте на автоматическую карту, по которой движется крестик, показывая наше передвижение:
- Пересекли границу, сейчас мы над территорией Чечни.
А внизу такая же земля, такие же перелески, такие же поля… Вот только техника стоит на них неподвижная, заброшенная, в полном унынии и бесполезном ожидании тепла человеческих рук. А ведь было же иначе. Трактора и комбайны знали заботу человека, под его руководством работали без устали: и пахали, и сеяли, и богатый урожай собирали, которому радовались люди. Где они? Почему так пустынно?
Чем дальше от границы, тем чаще на земле видны раны, оставленные взрывами снарядов, изуродованную, превращённую в груды металла, технику. И никого! Даже в попадающихся по пути полёта населённых пунктах, кажется, нет ни души. А ведь ещё совсем недавно здесь кипела жизнь – рождались и умирали, женились, работали, грустили и веселились, возделывали землю, воспитывали детей… В какое безумие надо впасть, чтобы посягнуть на всё это! Пустынно…
Крестик на карте всё ближе к обозначению на карте «Грозный». Всё суровее и напряжённее лица лётчиков. Под нами уже не поля, а горы, если их так можно назвать. Меня они удивили. По радио и телевидению нам постоянно твердят, что боевики, мол, прячутся в горах, и я их представляла, ну, на худой конец, как хотя бы повыше предгорья наших Саян. А воочию увиделато, что у нас называют холмами, только с редкой растительностью в самых ложбинах. Где уж тут можно спрятаться так, что что уже около двух лет найти не могут?
Вспоминаю наши Саяны. Вот это горы! Это не перелески, а непроходимая тайга, в которой не только отряд, а всю нашу Хакасию можно спрятать так, что хоть заищись – не найдёшь, если только как на отшельников Лыковых не наткнёшься. А эти разве можно серьёзно называть горами, в которых невозможно кого-то отыскать? Непонятно…
Вертолёт пролетает немного севернее Грозного, вернее того, что от него осталось. Сейчас здесь тихо, и это, как бы там ни было, результат перемирия. Хотя… Тишина эта, судя по напряжённости экипажа, относительная и в любую минуту может взорваться.
Следующая отметка на карте – «Гудермес». Приближаемся всё ближе, ближе, вот уже видно то, что называлось городом, а сейчас это какое-то крупногабаритное месиво. Недалеко от Гудермеса пролетаем над руинами чего-то. Командир, показывая на это что-то, говорит мне:
- Это то место, которое вы ищите.
- Но это невозможно! Это просто преогромная груда бетона и кирпича! Здесь и живым-то не пахнет. Как тут могут находиться люди!?
- Это разрушенный химический завод, и нужная вам часть располагается здесь, - сказал, как отрезал командир.
Боже праведный, как же так? И сама себе отвечаю: «А что ты хотела увидеть? Это же война!». Да, это не кошмарный сон. Это война. Наяву. Во всём своём озлобленном оскале, со всеми её последствиями… А там, внизу, в этих руинах – наши дети, там тот, кого я так долго ищу…
Вертолёт идёт на посадку где-то прямо в поле, недалеко от палаточного лагеря, касается земли, и командир расслабленно откидывается на спинку кресла:
- Пока всё.
Да, пока всё, но это ещё полдела, нужно ещё вернуться обратно и желательно - живыми и невредимыми.
В камуфляж обёрнутые дамы
У войны не женское лицо,
В ней ожесточённости начало,
Всё сметая на пути свинцом,
Жертв мужских ей почему-то мало.
Может быть, поэтому в строю
Столько милых женских лиц мелькает,
Тех, кто разделяет боль в бою,
Тех, кто после боя нас встречает,
Бросивших привычный мирный быт,
Лечащих души и тела раны,
Первыми всплакнут, коль ты убит,
В камуфляж обёрнутые дамы.
Наша остановка у полевого госпиталя, в который и направляюсь.
Женщина на войне. Что может быть ужаснее и противоестественнее? Но они воюют, причём, наравне с мужчинами. И далее мне пришлось ежедневно встречаться с молодыми и не очень дамами, выполняющими свой воинский долг.
В огромной палатке красивые, совсем ещё девчонки, санитарочки. В самом центре пекла войны они помогают бойцам, леча их раны, выхаживая, борясь с эпидемиями. А если надо, то и оружие берут в руки.
Позднее в Моздоке судьба свела меня с группой снайперов. В кучеряшках, с нависшими чёлками, с косами и без них, девчонки удивлённо смотрели на мирную жизнь города.
- Это снайперы из Грозного, - пояснит Ковалёв. Ох, и досталось же им! Потрепала война их здорово. Многих уж нет…
Женщина-снайпер. Когда-то, видимо, они учились стрелять по мишеням из спортивного интереса и предположить не могли, что мишени могут ожить, воплотиться в плоть и кровь. А нажать на курок надо… И женщина, которой предначертано быть матерью и охранять жизнь, бьёт по ней свинцом. Ох, мужчины, мужчины, что же вы творите? Вы развязываете все эти войны, а женщинам и детишкам приходится расхлёбывать. Ковалёв пишет:
… Нежность Руси средь чеченских вершин,
Ну, а когда завершится безумие,
То, что в насмешку назвали войной,
Вика, Виктория, женщина юная,
Матерью нежной войдёшь в дом родной.
Не знаю, не уверена… Такое не забудется ни-ког-да… Никогда им не забытьи тех, ктопадал рядом, сражённый пулей, и тех, на кого был направлен оптический прицел снайперских винтовок. Теперь это их пожизненная ноша и боль.
Гудермес
Я русич по сути и духу –
Упорен в труде и бою,
Готов есть ржаную краюху,
Была бы Россия в раю.
Я русич по мыслям и вере,
По буйству страстей и любви,
По песням, что деды мне пели,
По вечному бунту в крови.
Вертолёт приземлился рядом с палаточным госпиталем. Его здесь ждали. Бегут люди, подъезжают машины. Начинается разгрузка.
Совсем рядом видны строения окраины города, вернее не строения, а их остатки. Ещё недавно это были новые, добротные, красивые особняки, а сейчас которые из них со взорванными стенами, которые с обрушившимися крышами, кругом воронки от снарядов. И ни души… мёртвая тишина. Это окраина, а центр и того хуже. Собственно, городом это назвать очень трудно. До чего доходит безумство – то, что десятилетиями, а то и веками строилось, враз безжалостно уничтожено. На чьи плечи ляжет восстановление всего этого?
А земля, что сделали с ней?! Вся усыпана гильзами разных калибров. Что за страшный сеятель прошёл по ней и какая жатва идёт кругом? Посеяли семя войны и, как закономерный результат, пожинаем смерть, слёзы, разорение. Сколько ещё лет земля будет хранить это железо, применённое для уничтожения всего живущего на ней…
УАЗик мчит дальше к тому заводу, который я видела в иллюминатор вертолёта.
Поворот, КП, и вот он, так называемый завод. Вблизи он выглядит ещё страшнее, чем с воздуха. Это какая-то груда, нагромождение бетонных плит, мусора с фрагментами пробитых и разрушенных снарядами стен. Группами и в одиночку стоят съёжившиеся от холода солдаты. Всматриваюсь в лица. А вдруг! Ведь где-то же он здесь…
Остановившись у чего-то вроде дверей, идём внутрь этого нагромождения. Темнота. Обшарпанные и повреждённые лестницы всё же ведут куда-то наверх. Входим в каморку-штаб. Срочно отдаются распоряжения, пишутся приказы, оформляются документы. Оказывается, ничего этого сделано не было, хотя со дня приказа комбрига прошла уже неделя.
- Ну, что вы так, - говорят мне. – Мы бы его через несколько дней с колонной отправили в Моздок.
Неделя пролетела, да ещё через несколько дней, да колонной! Это бы ещё недели две. А ведь кругом война и убивают ежедневно.
Сыну, оказывается, даже не сообщили, что на него есть приказ о демобилизации и о том, что его разыскивают и ждут в Моздоке. За ним только сейчас послали гонца разыскать и привести. Жду, не отрывая глаз от входной двери. Кругом суета, спешка – надо успеть отправить нас на вертолёте, поскольку следующий будет неизвестно когда.
Как ни ждала момента встречи, как внутренне ни готовилась к нему, всё произошло неожиданно. В дверном проёме появилась фигура парня в камуфляжной форме. Наступила долгая пауза… Всматриваюсь в лицо и не узнаю, боюсь ошибиться. И вдруг голос, его голос:
- Мама, ты с ума сошла, зачем ты здесь?
Потом всё как в тумане… Тёмные переходы, огромное серое, мрачное помещение, в котором устроено что-то вроде казармы, спешные сборы, УАЗик, дорога, посты… Теперь всё неважно. Скорей, скорей бы в вертолёт и подальше от этой, Богом забытой, земли.
Салон вертолёта переполнен раненными и желтушно жёлтыми больными. На мой вопрос о причине буднично отвечают:
- Это эпидемия гепатита – травят через источники. То была повальная дифтерия, а вот теперь эта зараза.
Везут солдат в госпиталь Владикавказа. Нас устроили в кабине пилотов. Смотрю на притихшего, растерянного сына и понимаю, что всё это от неожиданности. Я шла к этому полгода, а он – считанные минуты.
Амбразура, мешки, чёрный ствол автомата.
Часовые в бессонной застыли ночи,
Тяжелее нет должности в мире – солдата,
И он, зная об этом, всё терпит, молчит.
Над Шалями пронзённое звёздами небо,
Спят в одежде мальчишки, обняв автомат.
Пахнет осень капризная солнечным хлебом,
И о доме грустит повзрослевший солдат.
До Моздока добрались поздно вечером. В течение же дня только успевали садиться и взлетать. Побывали в Ханкале, Владикавказе, Шали, опять в Ханкале. Перевозили солдат, грузы. Пришлось прочувствовать и взрывы совсем рядом со взлётной полосой, где приземлились, на что сказали, что это, видимо, мина взорвалась, и стрельбу – это обстреливали «зелёнку» (перелески вокруг) – готовились к ночи, и везде ходить по земле, сплошь усыпанной гильзами.
И вот последний маршрут: Ханкала – Моздок. Летим налегке. Сижу в салоне (в кабине высокие чины от армии места заняли), облокотившись на какой-то большой ящик. Сын расположился у иллюминатора. Кроме нас в салоне немолодой, немного хмельной офицер, отбывающий в отпуск. Ему, видимо, скучно, и он пытается завязать разговор. В салоне такой гул, что, кажется, не выдержат перепонки, и он где криком, где жестами спрашивает почему я здесь и зачем. Отвечаю, что искала сына.
- Нашла?
Киваю, что да. А он, постучав пальцем по ящику, у которого сижу, спрашивает:
- Здесь?
Не сразу сообразив, о чём речь, показываю в сторону сына.
- Вам повезло, - кричит он сквозь шум, - обычно здесь.
Я машинально отодвигаюсь от зловещего ящика. Да, мне повезло! Только теперь осознаю это в полной мере.
А в Моздоке нас встречает Александр Павлович.
- Поздравляю, - говорит мне, - вы молодец!
- С возвращением, сынок, - отечески обнимая моего сына, произносит полковник, а в горле ком…
В воротах дома тёти Сони, как на плацу, выстроились сама хозяйка, её сын, беженцы и весь экипаж боевых лётчиков – встречают, как знатных гостей. Во дворе шкварчит раскалённый мангал, а на столе бокалы с домашним вином.
- С возвращением, родные, - сквозь слёзы произносит тётя Соня.
Домой!
Самолёт летит на Нижний Новгород. Это военный грузовой самолёт. В его необъятном чреве кто, сидя на откидных сиденьях, кто на огромных шинах, кто вповалку возвращаются домой новгородские, так называемые, командированные в зону чеченского конфликта. Парни и девчонки, видавшие виды в свои недолгие годы. Возвращаются не все… Тихие, уставшие. Кто спит, кто что-то жуёт, кто, молча, куда-то смотрит невидящим взглядом. Что сейчас видится ему, какую думу думает?
Вместе с ними и мы летим в Нижний Новгород. Да, хоть к чёрту на кулички, лишь бы подальше от этих мест и «поглубже» в Россию – поближе к дому. В голове проносится вся эта дорожная эпопея. Господи, что бы могло быть, если бы я не поехала? Страшно подумать! Как всё-таки хорошо, что есть люди, умеющие прочувствовать чужую боль! Я искренне благодарна всем, кто помог в моих поисках, особенно Александру Павловичу Ковалёву! Кстати, это его стихи я здесь цитирую.
Дай Бог, чтобы никогда и никому не пришлось столкнуться с подобной ситуацией ни насчёт детей, ни насчёт внуков!
А сыновья опять уходят в бой
Почти 25 лет минуло с той страшной поры, когда мне пришлось почувствовать «вкус» войны. Не по книгам и фильмам, а воочию. Войны жестокой, кровавой, так называемой, первой чеченской компании, которую политики того времени называли, прикрываясь словом «конфликт». До основания разрушения города и селения – конфликт? Тысячи беженцев– конфликт? Тысячи загубленных жизней безусых мальчишек, брошенных в чеченскую мясорубку девяностых годов, - конфликт?
В память о них не объявляли общего государственного траура. Вообще старались поменьше говорить на эту тему. Политики – о своем бессилии, бездарности и недальновидности, а СМИ помогали им скрывать от народа правду, в то время, когда «Груз – 200», обрядившись в «черные тюльпаны», продолжал поступать в разные уголки России. А сколько останков ребят осталось в рефрижераторах... Сколько без вести пропавших... Сколько родителей так и не предали тела своих детей земле... Да, прошло почти двадцать пять лет, а боль не утихает. Она только глубже ушла внутрь помогает уже более осмысленно воспринимать происходящее.
Тысячи жизней прерваны войнами, которых, якобы, не было. Однако эхо их, поди ж ты, докатилось до сегодняшнего дня и оглушающее обрушилось на разные страны. Собственно, бойня – то и не прекращалась. Она видоизменилась, переросла в другую стадию. Тогда, в 1996 году, после «заключения мира», война притаилась и набирала новые обороты, разрасталась, приобретая международные размахи терроризма, не знающего границ. И теперь мы имеем то, что имеем. Опять война, только теперь уже на пороге нашего Отечества. Теперь новоявленные потомки нацистских недобитков из Украины под покровительством, вечно алчущих уничтожить Россию западных стран, нацелили на неё дула орудий. И опять сыновья уходят в бой. И опять продолжают гибнуть. И «Груз-200» сегодня машет своими чёрными крылами над континентами голубой планеты, над Россией и нашей Хакасией.
Молится люд пред Христом виноватый,
Он же парит над толпою, распятый,
Стойко принявший смертельные муки.
Всех обнимая, раскрылены руки.
Тело священное, кровью залитое,
Сонмом врага перед смертью избитое,
Болью пронзённое, скорбью испитое,
Сердце к добру и страданья открытое.
Нет средь живущих святых, виноватых.
Божий есть Сын, над толпою распятый.
Мы же, живые, грехами убиты,
Ищем опоры в нём, просим защиты.
Молим пощады, посмертной награды,
Вечности ждем за металлом ограды.
Став на колени, мы просим прощения:
Души от ада спаси, искушенья.
Дай нам не сгинуть в грехах, как в пучине:
Женщине – нежность и силу – мужчине,
Мудрость – идущим ступеньками власти,
Мир и покой, укрощение страсти.
Царства небесного, счастия просим.
Веру, Надежду, Любовь в сердце носим...
Боже милосердный храни наших воинов, дай сил русичам и в этой схватке повергнуть фашистскую нечисть, спасти русский мир, ведь ты знаешь – правда за нами!
Ирина ЗИНЧЕНКО,
стихи русского офицера Александра Ковалёва,
фото из армейского альбома Александра Зинченко
и открытых источников
https://ok.ru/profile/178655914886/statuses/154749007799686
14
