Русское Устье – заповедник старинной русской культуры на Крайнем Севере
Как известно, регулярные плавания на восток от Лены с начала XVIII века прекратились Индигирщики оказались в особых условиях существования, лишенные самых важных предметов первой необходимости: без хлеба, без молока, без соли, оторванные от всего русского. Тем не менее, они с удивительным упорством, на протяжении веков с любовью хранили и передавали из поколения в поколение лучшие образцы народного поэтического наследия – древние песни, сказки и обряды, давно забытые в других местах России.
Первые сведения об их устном народном творчестве сообщил И.А.Худяков, записавший в 1868 году в Верхоянске от уроженца Русского Устья 8 сказок и две былины.
В 1912 году в эти края, названные В.Серошевским «пределом скорби», был направлен для отбывания ссылки член ЦК партии эсеров В.М.Зензинов. Пробыв среди русскоустьинцев 10 месяцев, он увез уникальных впечатлений на три книги, благодаря которым и узнали о Русском Устье не только в России, но и в Европе. Здесь он услышал вариант песни о Степане Разине, который, как это ни удивительно, полностью совпадает с записью А.С.Пушкина:
Во городе то было во Астрахани:
Появился детина, незнакомый человек.
В 1920-30-х годах АН ССР были организованы экспедиции по изучению производительных сил Якутии. По маршруту Булун – Верхоянск – Абый работала этнографическая экспедиция Д.Д. и Н.Д. Травиных, которая впервые провела этнографические исследования данного региона после Октябрьской революции, собрала большой фольклорный и лингвистический материал по русским старожилам в Русском Устье. По ее итогам Д.Д.Травиным был написан подробный отчет Верхоянского этнографического отряда 1927 – 1929 годов – «Русские на Индигирке» (хранится ныне в Ленинградском отделении Архива АН СССР).
Коллекция, собранная ими (всего 886 предметов), в 1934 году была передана Д.Д. Травиным в МАЭ (г. Ленинград). Отряд состоял из двух братьев, один из которых вел научные изыскания, второй – художник делал полевые чертежи и зарисовки, проводил работу по фиксации памятников. 4 акварельных листа автором подписаны Русским Устьем: «С. Русское Устье. 24 июня 1928г». «С. Русское Устье. Сендуха (тундра), август 1928 года», «С. Русское Устье, 3.X.1928г.». «С. Русское Устье. 29.X.1928г.».
Братья Н.Д. и Д.Д. травины побывали в Русском Устье в 1928 году.
В 1941 году выдающийся якутский фольклорист С.И.Боло записал в Русском Устье 10 сказок, несколько песен и десятки частушек (записи С.Боло хранятся в Архиве ЯНЦ СО РАН).
Весной в течении двух месяцев 1946 года в Русском Устье работала Индигирская этнографо-лингвистическая экспедиция НИИ языка, истории и литературы при Совете министров Якутской АССР под руководством к.ф.н. Т.А.Шуба. В ее состав входили известный якутский этнограф и библиограф Н.М.Алексеев и учитель русского языка Чокурдахской школы Н.А.Габышев (впоследствии якутский писатель.) Т.А.Шуб изучал фонетический строй и лексику русскоустьинского говора, Н.М.Алексеев вёл этнографические исследования, Н.А.Габышев занимался фольклором. Экспедиция записала 14 былин, 111 песен, 62 сказки, 118 загадок, 240 частушек, более сотни пословиц и поговорок. В результате был собран большой материал по этнографии, языку и устному народному творчеству в объеме 750 машинописных страниц. Учёные-фольклористы считают его записи уникальными, нигде более не сохранившимися Данная экспедиция была организована по настойчивым просьбам Николая Алексеевича Габышева.
Н.А.Габышев первым понял, какое богатство содержит устное народное творчество забытого Богом Русского Устья. Он также понял, что будучи невостребованным, это богатство, эта роскошь безвозвратно может исчезнуть. И его задача как истинно культурного человека – извлечь это богатство на поверхность и сохранить для потомков. Почти весь обширный Аллаиховский район Николай Алексеевич обошёл пешком, объехал на собаках и на лодке. Добирался до самых отдалённых заимок с единственной целью – записать сказку, песню, частушку. В то время для многих это было непонятно, необычно, удивительно. Николай Алексеевич был человеком энциклопедических знаний, с ровным, мягким характером, внимательным и надежным. В его открытых голубых глазах светились доброта и любовь. От него исходило очарование скромности, тонкого ума, свободы воспитанного и необыкновенно милого человека.
Следует отметить, что никакой звукозаписывающей аппаратурой экспедиция не располагала, не имела даже фотоаппарата. Поэтому значение произведённых записей трудно переоценить. Песенный фольклор Николай Алексеевич записывал не с голоса, а под диктовку. «Я вначале прослушивал песню в пении, - вспоминал он, - потом просил говорить медленнее, писал быстро, не прерывая исполнителя. Записывал песни и даже сказки в один присест. После записи читал исполнителям, просил исправлять, расспрашивал о неясных местах».
Кроме этнографических сведений, Н.М.Алексеев успел в Русском Устье собрать 4 сказки, 14 легенд, преданий и быличек, 3 былины, 14 игровых, плясовых и свадебных песен. В 1948 году в Якутске вышел «Сборник по этнографии якутов». В нем был напечатан очерк Н.М.Алексеева «Охотничий промысел у «досельных» русских низовьев Индигирки». Николай Михайлович Алексеев – внук известного якутского купца-мецената, общественного и государственного деятеля. Это был спокойный, неторопливый и очень вежливый человек. Видимо, таким и должен быть настоящий этнограф, обладающий способностью наблюдать, сочувствовать, уменьем разговаривать и со старым, и с малым. Н.М.Алексеев неоднократно беседовал с тогдашним учеником 7 класса Алексеем Чикачевым, будущим нашим знаменитым краеведом, который принимал посильное участие в работе экспедиции. Н.М. Алексеев расспрашивал о разном, что-то записывал, сравнивал, уточнял.
По единодушному мнению участников экспедиции лучшим сказителем в то время был С.П.Киселев-Хунай. Н.А.Габышев записал от него 11 былин, 65 сказок, 68 песен, много загадок, пословиц и поговорок.
Часть текстов отражает своеобразный быт русских арктических старожилов. Участники экспедиций постоянно отмечали исключительную приверженность русскоустьинцев ко всему русскому, их благоговейное отношение к старине. Благодаря этому сохранность древнерусского фольклора оказалась столь высока.
В 1977 году в Русском Устье были участники совместной фольклорной экспедиции ИЯЛИ Якутского филиала СО РАН СССР и Пушкинского Дома. Записи русского фольклора на Индигирке вели С.Н.Азбелев и Ю.Н.Дьяконова.
В 1960-е годы и в 1978 году в Русское Устье выезжали диалектологические экспедиции студентов историко-филологического факультета Якутского университета под руководством М.Ф.Дружининой и Н.Г. Самсонова. По итогам данных экспедиций им выпущены 4 книги «Словарь русских старожильческих говоров на территории Якутии», которых они подарили в наш музей.
По единодушному мнению участников экспедиции лучшим сказителем в то время был С.П.Киселев-Хунай. Н.А.Габышев записал от него 11 былин, 65 сказок, 68 песен, много загадок, пословиц и поговорок.
По материалам указанных экспедиций в 1986 году Институт русской литературы (Пушкинский Дом) выпустил в Ленинграде книгу «Фольклор Русского Устья», которую известный писатель Валентин Распутин назвал «Поэтической исповедью, самосказанием таинственной души, ее вдохновенным распевом». Большая часть данной книги состоит из репертуара самого крупного сказочника Русского Устья Семёна Петровича Киселёва. А до этого никто в России не знал, что на берегу Ледовитого океана жил невзрачный бедняк, в голове которого хранился огромный былинный эпос, помнивший, пожалуй, не меньше, чем легендарный Гомер.
Большой русский писатель В.Г.Распутин о книге «Фольклор Русского Устья» отзывается так: «Составители его отмечают уникальность и первородность записанных здесь песен и былин, которые словно бы не передавались веками из уст в уста, теряя канон, а каким-то чудесным образом оставались в одном голосе в неизменности… «Фольклор…» - это уже не о Русском Устье, а из Русского Устья, это поэтическая исповедь таинственной души, её вдохновенный распев».
С выходом этого уникального сборника Русское Устье предстало как один из значительных в прошлом очагов русской эпической поэзии Восточной Сибири. И в этом неоценимая заслуга простого сельского учителя Николая Алексеевича Габышева, который поистине совершил подлинно научный и гражданский подвиг.
Характерной особенностью русскоустьинцев является то, что они до последнего времени с особым старанием хранили памятники русской старины, находя большое духовное удовлетворение в исполнении песен и сказок. Все знают, что в Русском Устье почти каждый был сочинителем песен и частушек. Много было плясунов и рассказчиков. И мужчины, и женщины, говорят, могли разговаривать между собой стихотворно – с юмором и потехой. А если начиналось веселье, то невозможно остановить их. По воспоминаниям А.Г.Чикачева в детстве ему пришлось немало послушать известных русскоустьинских сказителей Н.Г.Чикачева (Гавриленка), Н.Н.Шкулева (Микунюшку), С.П.Киселева (Хуная), П.Н.Новгородова (Думу) и других.
Николай Никитович Шкулев говорил всегда в рифму. Незнакомому представлялся так: «Уроженец тундры-матушки и медвежьего угла, сын покойного Микитушки – это буду я». На вопрос о том, как идет зимняя рыбалка, отвечал: «Лед толстой – труд большой, рыбка плавает по дну – мы не ловим ни одну». Знал он массу сказок, песен, частушек, пословиц. Любимой его поговоркой была: «Эх, мА! Есть ума, да денег нет!»
Зима. Полярная ночь. За стенами избушки воет пурга. Звучит напевная русская речь. Все с замиранием сердца слушали сказочника о далекой прародине, недосягаемой «мудрой Руси»: «… И призывает царь князей, бояр, думных сенаторов, приближенных министров. Придумайте, говорит, пригадайте, присоветуйте – как достать в Вавилонском городе, где вавилонские змеи, скипетр и венец «или» … И не было у них детей. И стали они Бога просить, молебны служить, приклады прикладывать: «Дай нам, боже, не то сына, не то дочь, при младости – на утеху, при старости – на замену, при смертном часе – на помин души».
Вспоминаются песни, которые распевали деды. Пожалуй, нынче только здесь можно было услышать песню, принесенную прадедами о славном русском воеводе М.В. Скопине-Шуйском, освободителе России от польских интервентов:
Скакал Скопин с горы на гору,
Он быстрые речки перепрыгивал,
Он круглые озерья промеж ног пускал,
Он грязи и болота хвостом застилал.
Выходит Скопин на Святую Русь,
Воходит Скопин в Большую церковь,
Служит он молебны Великие:
«Ох, же,, Мать ты Божья, пречиста Богородица,
Помоги победить тварь поганую!».
Особой популярностью в Русском Устье пользовалась древненовгороская былина о купце-гусляре Садко, который укротил бурю на Ильмене, оборвав струны гуслей, веселивших буйного морского царя:
Бросали жребий во сине море.
Все жеребьи проплавливают,
Садков-то жребий, как ключ ко дну.
В ту пору Садко запечалился:
«Немало раз я по морю бегивал,
Морского царя не одаривал.
Сделайте бочку хрустальную,
Бросьте меня во море во Холбинское».
Ей приписывалась магическая сила. Исполняли эту былину-молитву во время длительных ветров, восклицая при этом: «И Садко, гость богатый, славный новгородец, погоду укрути!». Пропев былину, дед А.Г.Чикачева, Н.Г.Чикачев, выходил на двор и в стороне от избы ставил в тундре маленький деревянный крестик. Исполнение же «Садко» в тихую, ясную погоду запрещалось, т.к. могло вызвать бурю.
В другой песне ясно просматривается образ Петра Великого:
Туча с громом прогремела,
Три дня ровно дождик лил.
К нам приехал гость нежданный,
Знаменитый господин.
Он, родимый, пред полками
Сизым соколом летал,
Сам ружьем солдатским правил,
Сам он пушку заряжал.
Тут одна злодейка-пуля
В шляпу царскую впилась.
Знать убить его хотела,
Да на землю улеглась.
Видно, шведы промахнулись,
Император усидел,
Шляпу снял, перекрестился,
Снова в битву полетел.
Знанием старины мои земляки гордились, считая это признаком образованности. Помню знаменитого теперь, после смерти, сказочника С.П.Киселева. Это был некрасивый, бедно одетый и совершенно неграмотный человек. Но как он владел словом! Он рассказывал неторопливо, делая паузы и логические ударения как бы любуясь, смакуя и взвешивая отдельные слова. А какой это был язык! Не теперешний, обремененный канцелярщиной и иностанщиной, а тот «досельный», родовитый русский язык. Вот что рассказывал мне Семен Петрович в 1947 году: «Ты, брат, однако, знаешь, что на заимке Домнино похоронен русский солдат… Давно это было. Шла война. Пришел указ послать от нас на войну солдат. Жребий пал на трех братьев Голыженских. Всех троих отправили в рекруты. Старший брат был женат. Прошло несколько лет, от солдат нет вестей. Ждали-ждали, и ждать перестали. Женщина вторично вышла замуж. Однажды летом все мужики ушли по гуси. Видят бабы: сверху лодка едет. Подъезжает к берегу и выходит из нее человек по-городскому одетый – в сапогах, в картузе и медаль на груди.
Увидела его жена и в ноги ему упала. Это был старший Голыженский. Поднял он жену и сказал: «Я прощаю тебя. Ведь я сам не чаял живым остаться». И приезжил рассказал, что младший брат рекручены не выдержал, и его шомполами запороли. А средний брат до того выслужился, что его «сами люди обувают, сами люди одевают, без доклада к нему не заходят». И привез солдат царскую грамоту, золотыми буквами писанную: «из рода Голыженских за их усердную службу больше никого в солдаты не брать». Мой отец эту грамоту своими глазами видел.
Остается предполагать, что эти солдаты-русскоустьинцы были участниками Крымской войны 1854 – 1855 годов. В обороне Севастополя участвовало 17 дивизий. Одиннадцатая Сибирская дивизия состояла из Селенгинского, Якутского, Охотского и Камчатского полков. Якутский полк сражался на Малаховом кургане. Он состоял в основном из казаков, мещан и других русских старожилов.
Русскоустьинцы, как и походчане, любили сочинять и распевать частушки, которые выполняли роль устной сатирической газеты, высмеивая различные недостатки. Однако для понимания частушек надо не только в совершенстве владеть местным говором, но и в подробностях знать взаимоотношения персонажей, упоминаемых в частушках или сущность критикуемого факта, ибо частушки зачастую сочинялись по конкретному случаю и направлены против определенного лица. Слушатели прекрасно понимали в кого нацелена частушка и переживали всеми «фибрами души».
В 1920 – 1940 годах лучшими сочинителями считались Петр Чикачев – Кокора, Иван Чикачев – Замарай и Гавриил Шелоховский. Вот, к примеру, известная частушка Кокоры, сочиненная в конце 1920-х годов:
Ушла Ванька на мережа,
У баб стала крива рожа.
Как мережу-то нашли,
Во кружок бабы пошли.
Эта частушка обличает лесть и угодничество. Ванька Щелканов был известный богатей, кулак. У него водой унесло сеть (мережу) и вот в угоду «сильному мира сего» бабы притворно плачут, жалея его снасть. Когда же пропажу нашли, бабы под влиянием мужей-подхалимов «пошли в кружок», то есть, пустились в пляс.
Сатира Кокоры обличала пороки конкретных лиц и, в основном, била по авторитету «сельского начальства». Это по их настоянию однажды сельский сход принял решение: «Запретить Петрушке худые частушки складывать. «Худые» - означает сатирического и пикантного содержания.
Частушки очень оперативно фиксировали многое из жизни северян и распространялись молниеносно. Случилось, например, Суздалову Ивану перевернуться с возом дров, как на другой же день все распевали:
Неуклюжий, не статной,
Не сумел нарту держать,
И пришлося Суздаленку
Вверх полозьями лежать.
В послевоенное время очень популярны были частушки Ваньки-Замарая, который обладал способностью сочинять их экспромтом:
Канцелярия сбочилась,
Без подшива потолки.
Постарайся, председатель,
Собирай с людей долги.
Я по Русскому иду,
Все меня качает.
В магазине больша бочка
Денежки кончает.
(Имеется в виду, что бочка со спиртом. – А.Ч.)
Если «поэзия» Замарая и Кокоры была сатирической, то частушки Шелоховского – лирическими:
В Русском Устье над заимкой
Гусь-губенник пролетел,
Вновь приезженьский товарищ
Моей Милкой завладел.
От Русского в Старикову
Протянулся волосок,
Долго-долго не слыхал я
Моей милой голосок.
В Русском Устье тучи ходят,
В Чокурдахе гром гремит.
Русскоустьинца полюбишь,
Сразу сердце заболит.
Нижнеиндигирский русский говор, несомненно, принадлежит к северо-великорусским, так как первые освоители этого края, как и большинство землепроходцев и полярных мореходов были выходцами из северных губерний России.
При счислении его лексики с лексикой архангельского и новгородского наречий находим много общего. Напимер, хивус – сильный мороз, баран – вертикально расположенная дуга, вадига – глубокое место реки, калтус – мокрое ровное луговое место, заструга – небольшой снежный бугор, веретье – высокое открытое место, гряда среди болот, бриткой – острый, хорошо бреющий, шелонник – юго-западный ветер, виска – небольшая речка и т.п.
Кроме того, свидетельством принадлежности данного говора к северо-великорусскому наречию является ряд фонетических черт, таких как «оканье», «еканье», взрывное «г», ассимиляция звонких, шумных губных и переднеязычных звуков под влиянием последующих сонорных носовых согласных и т.п.
Русские люди, оказавшись на Крайнем Северо-Востоке страны и избежав на длительное время влияния литературного языка и других русских говоров, вынуждены были на протяжении столетий пользоваться тем запасом лексики, который был свойственен говору Европейского севера в XVII веке. Вот почему зачастую в их словарном запасе мы встречаем слова, которые едва ли можно встретить в других говорах: «Вичь» - дневная норма пищи на упряжку собак. (В старину слово «вичь» означало дневной рацион питания богатыря), «Повор» - веревка для привязи груза на нарте. В русском словаре XVII века слово «паворзь» означало привязь.
«Днище» («Нишшо») – расстояние в десять верст. Сравните: «И те, государь, аманаты сказали в расспросе, что де есть отсюдова недалеко по Индигирской реке, выплыв морем правою протокою, а морем бежать парусом до устья Алазейской реки небольшое днище».
Старики раньше никогда не говорили: «Начался ветер», «началась пурга», вместо этого скажут «погода упала», «пурга упала». Сравните выражение древних мореходов: «И упала на море великая погода».
К приезжему человеку индигирские жители зачастую обращались с вопросом: «Что нового? Расскажи добрый человек вести-повести, что на белом свете деется?». Сравните в «Слове о полку Игореве»: «Почнем же, братие, повесть сию от старого Владимира до ниняшнего Игоря».
В северной русской лексике закрепилось определенное количество иноязычных слов якутского, эвенского и юкагирского происхождения. Аборигены оказали большое влияние на русских. От них было воспринято в первую очередь то, что имело явное преимущество практичностью и удобством, и было приспособлено к условиям полярной природы. Это, прежде всего, относится к меховой промысловой одежде, а также к хозяйственному инвентарю. Русские северные старожилы усвоили самое необходимое из местных языков – из того, чего не было в прежнем круге их жизни и поэтому не имело названий. Из якутского языка переняты, например, слова «ураса» - жилище конусообразной формы, дюкак – живущий в одной избе, алгуй – большой котел, бадаран – болото, хоес – деревянная лопата и другие.
Необходимо отметить, что русские, заимствуя меховую промысловую одежду, дали ей свои, чисто русские названия: шаровары, малахай, дундук, шаткары, бродки и т.д.
Переняв определенные слова, пришельцы оставили первоначальное обозначение предмета, видоизменив лишь произношение на русский лад. Например: кунялга – кунелга, огидэ – агеды, кэнур – кинара, варзин – вардина и т.п. В словарном запасе русскоустьинцев имеется примерно около 50 слов якутского и столько же ламутско-юкагирского происхождения. Например: акипонок – детеныш нерпы (от юкагирского акипа – тюлень), акляны – летние домашние сапожки из ровдуги, носки которых вышиты шелком или бисером (от эвенского аклан – воротник праздничной женской одежды, вышитый бисером). Андыльщина – любовное песенное сочинение (от юкагирского андыль – юность), ильчича – особым образом сплетенная из влажных ремней веревка (от эвенского ильчача – плести, вязание). Ненба – специальная доска для обработки шкур (юкагирское слово нинбэ означает то же самое). Тыган – лоскут шкуры или холста, на котором разделывают мясо или рыбу (от эвенского тэгин – подстилка для сиденья). Утунга – торф (от эвенского утенга – тлеющий, незатухающий). Чандалы – остатки жилищ древних юкагиров. Чандала представляет собой очень тесное примитивное жилище из наклонно поставленных кольев, покрытых дерном (сравните юкагирское чандолу – лезть во что-то тесное).
Очень близки между собой нижнеиндигирский и нижнеколымский говоры, что объясняется их общим происхождением. В их словарном составе много общих, специфических только для них слов и выражений. Например: цыпленок (детеныш любого зверя), детница (самка песца, медведя), досельные (старинные люди), сендуха (тундра), икраница (каша из рыбьей икры) и др.
Однако у каждого из этих говоров есть и свои, свойственные только им слова. На Индигирке употребляют слово «прудило», а на Колыме «прикол» для обозначения палки с железным наконечником, используемый для торможения собачьей нарты. На Индигирке «поводок», на Колыме «потяг» - ремень, к которому пристегивают собак в упряжке. «Чажи» (на Индигирке) и «канчи» (на Колыме) – обозначают короткие меховые чулки и т.д.
В низовьях Колымы сложился «сладкоязычный» говор, а в низовьях Индигирки – «шаркающий». «Речь индигирцев отличается от других русских говоров своей мелодикой. Она своеобразная, напевная; ударная гласная последнего слога во фразе произносится с ярко выраженным музыкальным тоном, повышением тона голоса и последний слог растягивается. Особенно мелодична речь женщин. В одном слове интонация может смениться несколько раз, повышаясь в начале, достигая наибольшей высоты в середине и затухая в конце». (Самсонов Н.Г. Русский язык в Якутии. – Якутск, 1982. – с. 177)
А вот что сказал писатель В.Г.Распутин: «Говоря о звуковой красоте «Слова о полку Игореве», я хочу вспомнить одно место на севере Якутии, где русские люди, по преданию, живут со времен Ивана Грозного.
Живут они в устье Индигирки. Здесь сохранился архаичный язык, каким говорили наши предки, близкий к «Слову…». Видимо община была крепкая, вокруг инородцы, русская община охраняла язык от чуждого влияния, охраняла обычаи и традиции, фольклор, который они принесли с русского Севера. Послушайте их, и вы узнаете, как звучала древняя русская речь. Ведь по письменным источникам, которые дошли до нас, мы знаем, каким языком говорили в XVII веке, даже каким еще раньше говорили. Но мы не знали, как звучала та речь.
Если мы станем слушать, как говорят эти люди сейчас между собой на русском, подчеркиваю, языке, понять их нам будет трудно. Дело не в архаике, а в том, как звучит эта речь. Это поистине какое-то природное звучание, без резких, эмоциональных понижений, которыми пользуемся мы. Их речь в неточном сравнении напоминает то ли далекий шум ветра, то ли шелест травы, ковыля, что-то естественные, под стать природному голосу.
Слушать этот язык для меня было очень интересно. Так бы слушал его и слушал, пил и пил драгоценную сытость. И тогда хочется, чтобы слушали и наслаждались другие, пока не поздно». (Распутин В. Сибирь, Сибирь…- М., 1991. – с. 255.)
Среди русских, пришедших на Крайний Север, женщин почти не было, и мужчины приводили в дом невест из соседних аборигенных племен. Прижитые от местных женщин дети вливались в среду русского населения. Через два-три поколения число жителей смешанного происхождения значительно возросло, что и позволило заключать браки в основном в своей среде или обмениваться невестами с колымскими и устьянскими старожилами. Своих невест русскоустьинцы выдавали за кочевников лишь в том случае, если жених оставался жить в Русском Устье и становился полноправным членом общества.
Венчание приурочивалось к приезду священника. Хотя в Русском Устье имелись две церкви, но постоянного священника не было. Он приезжал из Ожогино, позже – из Аллаихи два раза в год. И одновременно проводил отпевание, крещение и венчание.
Свадьба начиналась с девичника, полагалось исполнить 12 песен. На свадебный стол обязательно подавалась вываренная кость от лебяжьего крыла. Жених должен был сломать ее руками без применения каких-либо посторонних предметов.
В характере северян наблюдалась доверчивость, дружелюбие и бескорыстная взаимопомощь. Как особенно приятную черту отмечали многие путешественники отсутствие среди них брани. Обычным обращением в речи служили ласкательные слова и имена: золотце, крошечка, нянечка, Мишенька, Дунечка и т.д.
Вот первое впечатление В.Зензинова: «… Не знаю, не понимаю, куда я попал. После полуторамесячного странствования по якутам, я вдруг снова очутился в России: рубленые стены вместо якутских землянок, вымытый деревянный пол, выскобленные стены, прибранный шесток, светлые окна… Идиллические отношения. Настоящая Аркадия. При встречах и прощании родственники целуются. Вечером ко мне приходят с пожеланиями доброй ночи и приятного сна. Иисус Христос, Матерь Божья не сходят у них с языка… Когда за чаем завязался разговор, я не мог не подметить особенных слов и выражений, иногда не совсем понятных, но, несомненно, русских, которых никогда до этого не приходилось встречать в живой речи и которые почему-то смутно напоминали старые книги. Все эти впечатления были особенно ярки в первые дни моей жизни в Русском Устье. И я не мог отделаться от мысли, что попал в какой-то странный уголок древней Руси, сохранившийся на далеком Севере как отголосок далекой и чуждой для нас жизни».
Издавна поддерживались товарищеские отношения с окружающими их народами – якутами, чукчами, юкагирами и эвенами. Ближайшими соседями были нижнеиндигирские эвены, которых русскоустьинцы по традиции называли «юкагирами». Хотя из истории известно, что уже в середине XIX века в низовьях Яны и Индигирки юкагиры фактически слились с эвенами, восприняв их язык и культуру.
В лексике жителей Русского Устья слова «эвен» нет. Зато в обиходе были «юкагиры», «каменные юкагиры», «калтусные» (от слова «калтус» - равнина) и очень редко говорили «ламуты». С ними поддерживались теплые дружественные и родственные отношения. Юкагиры (эвены) отличались рыцарским благородством, исключительно уважительно относились к русским. В русскоустьинском обществе до сих пор соблюдают заповеди отцов и дедов: «Никогда не обижай юкагира, они благородные и честные люди», «Помни: ты сделаешь добро юкагиру один раз, он тебе сделает трижды», «Юкагир никогда не обманет и не украдет. Он поделится последним куском своей едишки». Очень много полезных добрых традиций первобытного коммунизма переняли пришельцы у аборигенов.
В 1952 году из опрошенных 65 русскоустьинских семей 15 семей показали, что они находятся в кровном родстве с аборигенами. (Юкагиры. – Новосибирск, 1975. – 31.)
В облике русскоустьинца и походчанина замешена примесь ламутско-юкагирской крови. Все они, в основном, брюнеты, в меру скуласты, глаза с раскосинкой. Но в каждом непременно проглядывается что-то славянское. В своей книге «Сибирь, Сибирь…» В. Распутин пишет: «Ближе всех по местоположению русские оказались к юкагирам – людям бескорыстным, мягким и опрятным. Хорошо заметна в некоторых фамилиях азиатчина больше всего юкагирского происхождения. Но от этого не пострадали ни язык, ни обычаи, ни память».
Был еще один вид родства пришельцев с аборигенами. Так называемое «крестовое побратимство». Большой честью считал юкагир заиметь крестного отца из русских и относился к нему с благоговением. К примеру, наш дед Н.Г.Чикачев-Гавриленок окрестил когда-то у своего друга Бокана дочку Евдокию и стал называться ее «крестным отцом». С тех пор мы, их дети и внуки – Трофимовы и Чикачевы – поддерживали между собой особые, исключительно дружественные отношения, называя друг друга не иначе, как «брат» или «сестра».
Помня заповеди отцов и дедов, даже дети, учась в школе, проживая в интернате совместно с детьми разных национальностей придерживались самых добрых взаимоотношений. Мы, русскоустьинцы, между собой могли поссориться и даже подраться. Но, чтобы допустить такое отношение к сверстнику-юкагиру – никогда!
Вплоть до настоящего времени бездетные и малодетные семьи русскоустьинцев часто брали на воспитание детей юкагиров (эвенов), обычно усыновляли их. К своим «вскормленникам» (так обычно именовали воспитанников. – А.Ч.), приемные родители относились с трогательным вниманием. Воспитанники обычно не возвращались в среду своих настоящих родителей. Такое, к примеру, случилось с Н. Новгородовым, М. Голыженской, Е. Суздаловой и другими.
Русские арктические старожилы сдержанны в проявлении своих чувств, немногословны. Внимание и забота о человеке проявляется у них неброско, незаметно и, самое главное, бескорыстно. Бытовало мнение: не сделать человеку добро – грех, а сделать и укорить – тяжкий великий грех.
К сожалению, за последние годы наносится большой ущерб нравственной и духовной культуре наших людей. Безразличие, эгоизм, нажива, картежная игра и пьянство «овладевают массами». Телевизионная «чума» с завидным упорством растлевает чистые души доверчивых и бескорыстных северян.
Если заселение русскими территории Центральной Якутии шло в результате административных мероприятий государства (содержание Иркутского почтового тракта, внедрение земледелия, ссылка сектантов и др.), то появление и обустройство их в Арктике проходило главным образом путем вольного промыслового предпринимательства. Перефразируя известные слова А.И.Герцена можно сказать: белый песец довел русских до Нижней Индигирки. Постепенно здесь сложился полярный вариант северно-русской культуры – песцовый промысел, рыболовство и ездовое собаководство.
Арктические русские старожилы Якутии (русскоустьинцы и походчане), обосновавшиеся здесь около 400 лет назад, по праву должны быть отнесены к коренному (аборигенному) населению Арктики, и нуждаются в государственной и международной опеке.
